Темная сторона [= Вершитель ] - Макс Фрай

— Что с тобой, Макс? — встревоженно спросил Лонли-Локли.

Вид у меня, наверное, был тот еще: я как раз пытался вспомнить, кто такой этот странный длинный парень и что он делает на крыльце МОЕГО ДОМА?! Просто новый жилец или?..

Грудь заныла от знакомой острой боли, словно бы спрятанный там невидимый меч короля Мёнина поворачивался с боку на бок, устраиваясь поудобнее, — как нельзя более вовремя! Боль каким-то образом возвращала мне память, вынуждала меня, ломая ногти, цепляться за обрывки прежних представлений о себе — хотя бы для того, чтобы снова почувствовать себя вполне всемогущим сэром Максом из Ехо, способным справиться еще и не с такими неприятностями. Все что угодно, лишь бы не превратиться в перепуганный комочек мяса и нервов, жалобно повизгивающий от страха и беспомощности…

А потом все внезапно встало на свои места: хлоп — и готово, словно какой-нибудь невидимый диспетчер моей жизни решил ликвидировать аварию и повернул соответствующий выключатель. Ну наконец-то!

— Уже все в порядке, — улыбнулся я. — Ты — Шурф Лонли-Локли, я вспомнил. А меня зовут Макс. В последнее время я живу в Ехо, пугаю прохожих своей Мантией Смерти и занимаюсь магистры знают чем в Доме у Моста. А раньше… Впрочем, неважно, что было раньше, но это я уже тоже помню. Просто замечательно! Знаешь, Шурф, я только что был совершенно уверен, что наконец-то вернулся домой… Впрочем, какая-то часть меня все еще считает этот дом своим. Он мне столько раз снился, только я все время забывал эти сны — напрочь! Я здесь… ну, работаю, что ли. Я стерегу этот дом по ночам: прихожу сюда в сумерках и усаживаюсь в кресло, обитое истертым красным бархатом, в холле первого этажа. Обитатели этого дома всегда казались мне призраками, но, наверное, все обстоит наоборот: призраком был я, а все остальные — самые обыкновенные живые люди. Они никогда не могли меня увидеть, но догадывались о моем присутствии. По крайней мере, никто никогда не пытался сесть в мое кресло… Нет, стоп, теперь-то я понимаю, что все это мне просто снилось. Наверное, просто снилось.

— Иногда память преподносит странные сюрпризы, — кивнул Лонли-Локли. — К тому же наваждения бывают очень похожи на воспоминания… и наоборот.

— Твоя правда.

Я с трудом открыл тяжеленную дверь, навалившись на нее всем телом. Тяжесть тоже была знакомой, я даже вспомнил, что мое правое плечо постоянно ныло оттого, что мне приходилось каждый вечер сражаться с этой дверью. Но я победил дверь, и нашему взору открылись мраморный пол вестибюля, корзинка для зонтиков справа от лестницы и два зонтика: белый и серый, со старомодными деревянными ручками. Они торчали из этой корзинки, сколько я себя помнил… Нет, стоп!

— Ты совершенно прав, Шурф: наваждения бывают так похожи на воспоминания, что голова кругом идет! — вздохнул я. — Сейчас мы пройдем в холл. Слева будет дверь, ведущая на застекленную террасу, в глубине холла — черный кожаный диван, такое же кресло и журнальный стол, а справа — деревянная лестница, ведущая наверх. А за ней — мое красное кресло и зеркало на стене — я, к слову сказать, никогда не отражаюсь в этом зеркале. И маленький мраморный столик, а на нем настольная лампа с зеленым абажуром. Иногда лампу кто-то включает, но я никогда не делал этого сам… В общем, идем. И дай мне руку, ладно? У меня коленки дрожат, если честно.

— У меня тоже, — признался Лонли-Локли. — В этом месте есть что-то, что заставляет меня содрогаться от холода и одиночества. А я-то, дурак, был уверен, что и холод, и одиночество уже давно не имеют для меня никакого значения…

Он протянул мне руку в огромной кожаной рукавице, я вцепился в нее, как цепляются утопающие за шеи своих горемычных спасателей, и мы вошли в холл. Я убедился, что он полностью соответствует моему описанию — впрочем, я ни на мгновение в этом не сомневался!

— Садись на диван, Шурф, — сказал я, неохотно отпуская его руку. — Хорошее место в первом ряду, для единственного зрителя… И наверное, тебе не стоит вмешиваться в происходящее. Я и сам еще не знаю, что будет, но…

— Я понял, Макс, — мягко ответил он. — Ты здесь каким-то образом дома, а я — нет. Поэтому я буду просто сидеть и смотреть.

— Хорошо, — улыбнулся я.

А потом подошел к своему креслу, обитому потертым красным бархатом, сел и вздохнул с непередаваемым облегчением: я бродил черт знает где, неизвестно сколько времени, но теперь я вернулся домой, так что можно немного отдохнуть. Мне так этого хотелось!..

Я закрыл глаза и почти позволил ласковым волнам дремоты унести меня — я до сих пор не решаюсь даже подумать, куда они могли меня унести! — но знакомая боль в груди заставила меня открыть глаза и отчаянно помотать головой. «Нечего расслабляться, дорогуша! — сердито сказал я сам себе. — Вот вернешься домой — если еще вернешься! — устроишь свою задницу в каком-нибудь кресле помягче и тогда можешь расползаться, как подтаявшее желе. Все что угодно, но только не здесь и не сейчас…»

Боль в груди не проходила. Я опустил глаза и с ужасом обнаружил, что меч короля Мёнина снова стал видимым и осязаемым: его резная рукоять торчала из моей груди. Зрелище было то еще, в обморок грохнуться не стыдно! Но никуда я, конечно, не грохнулся. Только растерянно кашлянул, чтобы прочистить горло и заодно убедиться, что все еще жив…

А потом поднял голову к уходящим в темноту ступенькам лестницы и позвал, негромко, но требовательно:

— Дорот, иди сюда. Хватит прятаться.

Я не сомневался, что приказ будет исполнен немедленно, поскольку приказывал не только (и не столько) я — ставший частью меня меч короля Мёнина был полномочным представителем своего грозного владельца, так что у перепуганного мышонка Дорота просто выхода другого не было: его звал хозяин.

Он торопливо спускался по лестнице. Я в жизни не видел более нелепого зрелища: маленькое, коротколапое, серое существо с огромной, раза в два больше туловища, головой. Мне бы и в голову не пришло назвать его мышью. Скорее уж Дорот был похож на неумело сшитого плюшевого медвежонка. Разве что хвост вполне мышиный, даже скорее крысиный: длинный, тонкий шнурок розовой чуткой плоти.

Существо кубарем скатилось к моим сапогам и несколько раз жалобно пискнуло. Судя по всему, Дорот оправдывался и просил пощады.

— Нет, — вздохнул я. — Так дело не пойдет. Мне нужно, чтобы заколдованные тобой люди снова стали людьми, а ты тут пищишь… Пищать я и сам умею.

Дорот засуетился и запищал еще пронзительнее. Я протянул руку и, повинуясь внезапному порыву, поднял с пола это существо. Несколько секунд я тупо на него пялился, поскольку понятия не имел, что мне следует делать с этим зверьком. А потом случилось то, чего я уж никак от себя не ожидал: я аккуратно приложил основание его хвоста к призрачному лезвию меча, засевшего у меня в груди. Отрезанный хвост упал мне на колени, зверек отчаянно взвизгнул, задергался у меня в руке, а потом обмяк. Я положил его на пол и взял в руки отрезанный хвост. Несколько капель синеватой жидкости образовали новый замысловатый узор на моей левой ладони, причудливыми ручейками перечеркнув значки, изображающие мое Истинное имя.